Донские Казаки и Московия. Взаимоотношения.

КАЗАКИ до реформ Петра I жили на Дону своим особым, отдельным КАЗАЧЬИМ миром, совершенно не похожим на жизнь Московского царства, даже несмотря на первое «крестное целование», т.е. первую свою вынужденную присягу царю в 1671 году, после которой никаких перемен во внутренней жизни КАЗАКОВ не произошло, порядков жизни на Дону она не коснулась и донцы на своем «Донском присуде» ~ территории продолжали жить по старинному, на основе своих древних «обыкновений» (обычаев), согласно Войсковому праву, своим республиканско-демократическим бытом.

Донское КАЗАЧЬЕ государство представляло из себя в XVI - XVII веках совершенно отдельную от Москвы военно-демократическую республику, имевшую свою территорию, свой народ и свою власть.
Жизнь на Дону в ту эпоху слишком разнилась с жизнью на Москве. Это были два противоположных полюса. На КАЗАЧЬЕЙ земле не было тогда ни родовитых бояр, ни богатых купцов, ни холопов-рабов. КАЗАКИ все были равны между собой, как вольнолюбивое, общее братство. Управлялась Донская Земля - «Донской присуд» по всем законам древнего народоправства. Она имела своеобразный парламент - Войсковой Круг, который устанавливал законы, выбирал Донского Атамана и других должностных лиц на определенный срок из своей же среды КАЗАЧЬЕЙ.

Войсковой Круг осуществлял в современном понятии все политические свободы, включая «неприкосновенность политического убежища» на своей земле по КАЗАЧЬЕМУ, простому определению - «С Дона выдачи нет».

Был у КАЗАКОВ и свой Суд - скорый и равный для всех граждан-КАЗАКОВ, без всяких пыток, правежа, застенков и пр., чем особенно отличался тогда московский суд. В каждом городке был выборный Суд. Виновного осуждали тут же и, в случае уголовного преступления, ему рубили голову саблей.

В ту эпоху на Дону все должностные лица, даже духовенство, были выборные и во всем подчинялись Войсковому Кругу. КАЗАКИ, создавая свои законы и порядки, гордились своим бытом, говоря: «Все земли нашему КАЗАЧЬЕМУ житью-бытью завидуют».

Совершенно другие пословицы бытовали тогда среди московского подневольного, рабского люда: «На Москве горя людского - что песку морского», или «На Москве много церквей, да богов, а правды нет», или «Москва как доска: спать широка, а везде гнетет» и другие, ярко характеризующие быт, порядки и законы на Москве.

В особенности тяжелая, ужасная была жизнь многомиллионного московского крестьянства после «Уложения» 1648 года, по которому крестьяне были окончательно закреплены за помещиками на положении бесправных рабов, но даже более того: на положении домашней рабочей скотины. А после церковного раскола к тому же началось жестокое преследование приверженцев старой веры и тем, кто продолжал держаться старых церковных обрядов, кто молился «двуперстием» или совершал молитвы по древне-славянским церковным книгам, рубили пальцы, резали носы, языки и даже сжигали на кострах, как «еретиков».

Вся жизнь на Москве была построена на деспотизме власть имущих, на праве сильного. Отсюда и поговорка: «С сильным не борись, с богатым не судись». А суд на Москве был жестокий, не равный для всех и не скорый: годами тянулось «сутяжничество». Суд этот справедливо почитался не правосудием, а «кривосудием» и при воспоминании о нем волосы встают дыбом.

О положении крепостных крестьян-рабов на Москве свидетельствует академик Шмурло: «Крепостных людей меняли на породистых собак, проигрывали в карты, продавали на ярмарках. Бывало, что на вывоз продавались иногда целые деревни».

Общую картину порядков и жизни Московского царства рисует российский историк Кизиветер: «Московское царство это было государство сверху и донизу закрепощенное и недаром все там, от последнего бобыля и до первого боярина, именовались «холопами» великого Государя Московского».
«Кнут, батоги, как средство извлечения из населения службы и повинностей - так и свищут на каждом шагу в этом «идиллическом» царстве Московском. Правеж, битье батогами, кнут, ссылка в рабство - это «административные» приемы на каждом шагу».

Подобную неприглядную, более того, жуткую картину московского быта рисует неоднократно и знаменитый историк Ключевский, особенно в статье «Мысли Крижанича». О жизни Москвы как «темного царства» пишут и другие российские историки. Читали мы все эти ужасы и у российских писателей в их исторических романах.

Жуткую картину можно было наблюдать тогда и на верху московской церкви во главе с кощунственным «Синодом» Петра I. Невзлюбил народ царя за то, что он кощунствовал, снимая колокола с церквей, и еще больше за то, что он богохульствовал в выдуманном им самим «сумасброднейшем, всешутейшем и всепьянейшем соборе», в котором, как пишет Клюневский, сам царь Петр состоял в «сане протодиакона» и далее сообщает, что в этом соборе «ящик для водки напоминал форму Святого Евангелия». Устав для собора писал сам царь, введены были им особые обряды. Сам царь «ходил Христа славить и разгулу и пьянству не было конца», - пишет Всеволожский. Были и другие обряды, в том числе «женитьба патриарха», на которой сам царь поил новобрачных из сосудов, имевших форму больших половых органов. Сценарий и текст обрядов во всех подробностях составлял сам Петр I.

Историк Буданов пишет, что во «всешутейшем соборе» благословляли «знаменитым дикирием, выточенным самим Петром I, чем он еще более углубил неуважение к религии и церкви». Да и как же иначе, если этот «дикирий» был сделан царем в виде половых органов мужских. И. Солоневич трижды в своей книге упоминает, что на этом «соборе всесвятейшем» «был сделан порнографический, в непристойной имитации крест, сложенный из непотребных подобий», дикирий и сосуды для кощунственных целований.

За все эти кощунства над религией и церковью богобоязливый люд прозвал царя «антихристом», «богохульником» и «безбожником», что мы читаем у историков: Ключевского, Милюкова, Трачевского, Буданова и др., а также у писателей: Мережковского («Антихрист и царевич Алексей»), А. Толстого («Петр Первый»), у Мордовцева и др. И великий писатель России Л. Н. Толстой в своем «Царство Божие внутри нас» дал надлежащий отзыв о Петре I.

И если эти ужасные вести на Москве из уст в уста ползли с осторожностью, чтобы никто не услышал, ибо московский народ не забыл еще страшное «Слово и дело Государево», то на вольном Дону открыто, без оглядки назад, ширилась эта весть от городка в городок по всему Донскому Полю-степи. Особенно тревожило религиозных КАЗАКОВ кощунство царя и его приближенных. КАЗАКАМИ вспоминалось предсказание вождя донских староверов Кирия Чюрносова, который пророчествовал, что «от севера, от Москвы изыдет лукавство».

В Москве в те годы появилась легенда, что «Царь Иван Алексеевич жив. И живет в Иерусалиме. Царь Петр полюбил только бояр, а царь Иван чернь любит».

Перекинулась эта легенда с бежавшими на Дон из Москвы староверами и особенно укрепилась среди «голутвенных» КАЗАКОВ на севере Дона. И еще меньше стали слушать КАЗАКИ приказов царя. Но царь, желая прибрать в свои «ежовые рукавицы» непокорный Дон, вводил новую «старшину», поощрял ее разными наградами и подарками, чем еще больше восстановил против себя рядовых КАЗАКОВ.

Донские КАЗАКИ, принимавшие участие в войнах Москвы, наблюдали сами эту жизнь, знали ее со слов «зимовых» (посольских) станиц, которые месяцами жили в Москве, знали и по рассказам бежавших старообрядцев. Безусловно знали донцы о порядках и быте на Москве и всячески отчуждались от нее подальше, говоря: «От Москвы - хоть полы отрежь да тикай» или «Живи КАЗАК на воле, пока Москва не узнала».

Еще раньше, до Петра I, когда Москва неоднократно делала попытки «прибрать к рукам» донцов, т.е. подчинить их своему влиянию, на эти попытки Войсковой Круг всегда отвечал: «Донской КАЗАЧИЙ народ вольный и в неволю не служат». И никакие «грозные» грамоты царей и даже патриархов московской церкви об отлучении от веры не пугали КАЗАКОВ и они жили своими «обыкновениями» на своей Донской земле и никакой, тем паче московской, рабской жизни иметь не хотели, говоря: «Хоть спина гола, зато на воле живем», или «Руби меня сабля турецкая, но не бей плеть боярская», или «Сами в чужие земли «в гости» ходим, а чужих на свое Поле никого не пускаем».

«Дон действовал в своих интересах всегда по своему усмотрению и вмешательства Москвы во внутренние дела Дона до Петра I никогда не замечалось». Дон, до Петра,.... жил своим особым, отдельным от Москвы КАЗАЧЬИМ миром, на положении инородцев или, как характерно определил в 1667 году дьяк Посольского приказа Катошихин - «чужеземцев», писав: «А как они, Донские казаки к Москве приедут и честь им бывает такова, как чужеземским, нарочитым людям».

До Петра I Дон с Москвой сносился через Посольский приказ (по современному - Министерство иностранных дел), куда ежегодно приезжала ...«Зимовая (посольская) станица и этих Донских послов. По традиции их принимали во Дворце цари трижды: по приезде, в день Благовещения и накануне отъезда (сообщает Сватиков)». Об этом пишет и историк И.П. Буданов.

«Зимовые станицы» оставались долго в Москве, иногда месяцами, получая зерно, порох, свинец и пр. Царь делал богатые подарки Атаману, есаулу и казакам. Задабривали их и подарками, и угощениями бояре, по завету хитрого Катошихина: «Ласкай казаков пока надобно».

Но, как бы Москва не давила на КАЗАКОВ, они умели противостоять этому. Как одно из средств противоборства Московскому влиянию, на Дону существовал обычай: если Войсковой Атаман, в силу особой важности, сам отправлялся во главе Зимовой станицы в Москву, то он тогда переставал быть Войсковым Атаманом. По возвращении из Москвы он никогда не избирался в качестве такового вновь, в ближайшее время. Это объясняется практически установленной традицией в борьбе против московского влияния и способом аннулирования обязательств, данных атаманом Зимовой станицы в Москве.

Больше того, когда КАЗАКИ узнавали, что приехавшие на Дон из Москвы участники Зимовой станицы: атаман, есаул, толмач и казаки, получив богатые подарки, хвалят Москву, то их в течение нескольких лет не выбирали на высокие должности в Войске. Обычай этот на Дону назывался «отмоскаливанием».